Неточные совпадения
Степан Аркадьич покраснел при упоминании о Болгаринове, потому что он в этот же день утром
был у
Еврея Болгаринова, и визит этот оставил в нем неприятное воспоминание. Степан Аркадьич твердо знал, что дело, которому он хотел служить,
было новое, живое и честное дело; но нынче утром, когда Болгаринов, очевидно, нарочно заставил его два часа дожидаться с другими просителями в приемной, ему вдруг стало неловко.
Место это давало от семи до десяти тысяч в год, и Облонский мог занимать его, не оставляя своего казенного места. Оно зависело от двух министерств, от одной дамы и от двух
Евреев, и всех этих людей, хотя они
были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно
было видеть в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться от Каренина решительного ответа о разводе. И, выпросив у Долли пятьдесят рублей, он уехал в Петербург.
—
Евреи — это люди, которые работают на всех. Ротшильд, как и Маркс, работает на всех — нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает деньги с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не
было Ротшильда, так все-таки
был бы Маркс, — вы это думаете?
— Недавно один дурак в лицо мне брякнул: ваша ставка на народ — бита, народа — нет,
есть только классы. Юрист, второго курса.
Еврей. Классы! Забыл, как недавно сородичей его классически громили…
О
евреях он
был способен говорить очень много. Говорил, облизывая губы фиолетовым языком, и в туповатых глазах его поблескивало что-то остренькое и как будто трехгранное, точно кончик циркуля. Как всегда, речь свою он закончил привычно...
Клим улыбнулся, внимательно следя за мягким блеском бархатных глаз;
было в этих глазах нечто испытующее, а в тоне Прейса он слышал и раньше знакомое ему сознание превосходства учителя над учеником. Вспомнились слова какого-то антисемита из «Нового времени»: «Аристократизм древней расы выродился у
евреев в хамство».
—
Евреи были среди ее знакомых, деловых людей, а?
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и
было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. — Господин Брагин знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один
еврей посылает другого
еврея в Палестину на деньги третьего
еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
— Я — оптимист. В России это самое лучшее —
быть оптимистом, этому нас учит вся история. Не надо нервничать, как
евреи. Ну, пусть немножко пошумят, поозорничают. Потом их
будут пороть. Помните, как Оболенский в Харькове, в Полтаве порол?
Самгин видел, что
еврей хочет говорить отечески ласково, уже без иронии, — это видно
было по мягкому черному блеску грустных глаз, — но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал уши.
— В Англии даже
еврей может
быть лордом!
— Чего это годить? Ты — слушай: господь что наказывал
евреям? Истребляй врага до седьмого колена, вот что. Стало
быть — всех, поголовно истреби. Истребляли. Народов, про которые библия сказывает, — нет на земле…
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации
есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди
евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
— Кочура этот —
еврей? Точно знаете — не
еврей? Фамилия смущает. Рабочий? Н-да. Однако непонятно мне: как это рабочий своим умом на самосуд — за обиду мужикам пошел? Наущение со стороны в этом
есть как будто бы? Вообще пистолетные эти дела как-то не объясняют себя.
«Писать надобно, разумеется, в тоне пафоса. Жалко, то
есть неудобно несколько, что убитый —
еврей, — вздохнул Самгин. — Хотя некоторые утверждают, что — русский…»
А Петр Великий навез немцев,
евреев, — у него даже будто бы министр
еврей был, — и этот навозный народ испортил Москву жадностью.
Евреи были антипатичны Самгину, но, зная, что эта антипатия — постыдна, он, как многие, скрывал ее в системе фраз, названной филосемитизмом.
— Еще несколько слов. Очень хорошо известно, что
евреи — искусные пропагандаторы. Поэтому расселение
евреев черты оседлости должно иметь характер изоляции, то
есть их нужно отправлять в местности с населением крестьянским и не густым.
Раньше он к
евреям относился равнодушно, дело Бейлиса
было для него делом, которое компрометирует страну, а лицо страны — это ее интеллигенция.
Понимая, как трагична судьба еврейства в России, он подозревал, что психика
еврея должна
быть заражена и обременена чувством органической вражды к русскому, желанием мести за унижения и страдания.
—
Был там один
еврей, — заговорила Варвара, погасив папиросу и как бы продолжая рассказ, начатый ею давно.
И там
есть еще реалист,
еврей, он тоже случайно попал.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный
еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред лицом бородатого русского, курившего сигару,
еврей тихо, с ужасом на лице говорил что-то и качался на стуле, встряхивал кудрявой головою.
Вагон, в котором
было место Нехлюдова,
был до половины полон народом.
Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники,
евреи, приказчики, женщины, жены рабочих,
был солдат,
были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной руке и строгого вида господин с кокардой на черной фуражке. Все эти люди, уже успокоенные после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто ведя оживленные разговоры с соседями.
Один
был поляк Лозинский, другой —
еврей, Розовский — фамилия.
Тот же Достоевский, который проповедовал всечеловека и призывал к вселенскому духу, проповедовал и самый изуверский национализм, травил поляков и
евреев, отрицал за Западом всякие права
быть христианским миром.
Это всемирное по своим притязаниям мессианское сознание
евреев было оправдано тем, что Мессия явился в недрах этого народа, хотя и
был отвергнут им.
Великая империя, верящая в свою силу и свое призвание, не может превращать своих граждан в бесправных париев, как то
было у нас с
евреями.
Познакомился он сначала, по его собственным словам, «со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами», а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но «и у
евреев был принят».
Совсем внизу около Днепра
был Подол, где жили главным образом
евреи, но
была и Киевская духовная академия.
Этот разрыв принял у меня такие формы, что я одно время предпочитал поддерживать отношения с
евреями, по крайней мере,
была гарантия, что они не дворяне и не родственники.
Ярким представителем этого течения
был типографский рабочий Л. Это
был очень высокий красно-рыжий
еврей.
Увы! За первой остановкой последовала вторая, за ней третья, в пока мы дошли до центра города, пан Крыжановский стал совершенно неузнаваем. Глаза его гордо сверкали, уныние исчезло, но, — что уже
было совсем плохо, — он стал задирать прохожих, оскорблять женщин, гоняться за
евреями… Около нас стала собираться толпа. К счастью, это
было уже близко от дома, и мы поспешили ретироваться во двор.
И когда Рабинович, типичный
еврей, с необыкновенно черной бородой и курчавыми волосами, в мундире с шитьем и при шпаге, входил в «присутствие», — в нем нельзя
было узнать Рабиновича — торговца, сидевшего в свободные часы в своей лавочке или за меняльным столиком.
В то время об «еврейском вопросе» еще не
было слышно, но не
было и нынешнего злого антисемитизма: закон считал справедливым, чтобы в суде, где разбираются дела и
евреев, присутствовал также представитель еврейского населения.
Теперь толпы не
было, и фигура гимназиста на коленях выделялась яснее. На меня обратили внимание
евреи — факторы, прохожие, чиновники, шедшие в казначейство… Вдали на деревянных тротуарах мелькали синие гимназические мундиры. Мне хотелось, чтобы меня не заметили…
Наряду с этим
были также и три веры (не считая
евреев): католическая, православная и между ними — униатская, наиболее бедная и утесненная.
В кучке зрителей раздался тихий одобрительный ропот. Насколько я мог понять,
евреи восхищались молодым ученым, который от этой великой науки не может стоять па ногах и шатается, как былинка. Басе завидовали, что в ее семье
будет святой. Что удивительного — богатым и знатным всегда счастье…
— Ну, иди. Я знаю: ты читаешь на улицах, и
евреи называют тебя уже мешигинер. Притом же тебе еще рано читать романы. Ну, да этот, если поймешь, можно. Только все-таки смотри не ходи долго. Через полчаса
быть здесь! Смотри, я записываю время…
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один
был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец,
еврей Ечкин. Оба они
были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно
было их посадить.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже
есть полное основание для этого… Действительно, мы,
евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват, что родится именно
евреем?
Иногда на Михея Зотыча находило какое-то детское умиление, и он готов
был целовать благодатную землю, точно
еврей после переселения в обетованную землю.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь
еврей такой же человек. Среди
евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства
есть и энергия, а только не хотите.
Тот
еврей, у которого украли на Сахалине 56 тысяч,
был прислан за фальшивые бумажки; он уже отбыл сроки и гуляет по Александровску в шляпе, пальто и с золотою цепочкой; с чиновниками и надзирателями он всегда говорит вполголоса, полушёпотом, и благодаря, между прочим, доносу этого гнусного человека
был арестован и закован в кандалы многосемейный крестьянин, тоже
еврей, который
был осужден когда-то военным судом «за бунт» в бессрочную каторгу, но на пути через Сибирь в его статейном списке посредством подлога срок наказания
был сокращен до 4 лет.
Пока она находилась на воле, в Александровском посту
было совершено несколько преступлений: убили лавочника Никитина, украли у поселенца
еврея Юровского 56 тысяч.
Говорят, будто она названа так каторжными в честь пейсов
еврея, который торговал здесь, когда еще на месте Слободки
была тайга; по другой же версии, жила тут и торговала поселка Пейсикова.
Старики презирают эту пестроту и со смехом говорят, что какое может
быть общество, если в одном и том же селении живут русские, хохлы, татары, поляки,
евреи, чухонцы, киргизы, грузины, цыгане?..
На юге в обиходе совсем не употребляется слово совладелец, или половинщик, так как здесь на каждый участок полагается только по одному хозяину, но так же, как и на севере,
есть хозяева, которые лишь причислены к селению, но домов не имеют. Как в посту, так и в селениях совсем нет
евреев. В избах на стенах встречаются японские картинки; приходилось также видеть японскую серебряную монету.
Говор многоголосной толпы, выкрикивания евреев-факторов, стук экипажей — весь этот грохот, катившийся какою-то гигантскою волной, остался сзади, сливаясь в одно беспрерывное, колыхавшееся, подобно волне, рокотание. Но и здесь, хотя толпа
была реже, все же то и дело слышался топот пешеходов, шуршание колес, людской говор. Целый обоз чумаков выезжал со стороны поля и, поскрипывая, грузно сворачивал в ближайший переулок.
Родился он в Бердичеве; до двух лет
пил козье молоко и
ел селедочную утробку, которая валялась по грязному полу; трех лет стоял, выпялив пузо, на пороге отцовской закуты; с четырех до восьми, в ермолке и широком отцовском ляпсардаке, обучался бердичевским специальностям: воровству-краже и воровству-мошенничеству, а девяти сдан в рекруты под видом двенадцатилетнего на основании присяжного свидетельства двенадцати добросовестных
евреев, утверждавших за полкарбованца, что мальчику уже сполна минуло двенадцать лет и он может поступить в рекруты за свое чадолюбивое общество.